Политика высоких энергий

Политика высоких энергий

// Что заместитель министра образования и науки думает о физике, деньгах, диссертациях и счастье
Авторы: Текст подготовили к печати Владислав Цой, Алёна Лесняк и Григорий Тарасевич 

Физик из Объединённого института ядерных исследований (ОИЯИ), академик РАН Григо­рий Трубников всегда занимался ­большими установками — ускорителями тяжёлых частиц. С 2009 года он был в числе руководителей строительства главного российского проекта в области физики высоких энергий — коллайдера ­NICA. А в январе 2017-го получил в управление ещё более сложную машину — государственную научную политику. Учёный стал заместителем федерального министра образования и науки.

NICA — ускоритель тяжёлых ионов, который часто ­называют «младшим братом Большого адронно­го коллайдера». С его помощью физики планируют получить материю в том состоянии, в котором она была в самые первые мгновения после Большого взрыва; изучить её состав и свойства. Запустить планируют в 2020-х.

В этом году Трубников приезжал на Летнюю школу. Тех, кто уже представил классический визит чиновника высшего ранга, натужные улыбки встречающих и перекрашивание травы из зелёного в ярко-​изумрудный, мы разочаруем: не смогли найти краску подходящего оттенка в нужном объёме. А если серьёзно, то замминистра вёл себя совершенно не по-​чиновничьи и первой его фразой было: «Только, пожалуйста, без официоза».

Выступление Трубникова перед летне­школьниками решили провести в формате «антилекции»: вместо длинного монолога с вопросами в конце — короткий рассказ о себе, а дальше свободный диалог со слушателями.

Спасибо, что пригласили меня. Летняя школа — замечательное, очень красивое место. Я уверен, что природа сплачивает и создаёт нужную атмосферу для содержательного общения и взросления. Мне сказали, что тут собрались люди самых разных специальностей. Так что, думаю, длинная лекция по ядерной физике будет не вполне уместна. Давайте лучше устроим антилекцию: вы задаёте любые вопросы, а я отвечаю прямо и по существу. Но чтобы всё было по-​честному, оговорюсь: если тема будет слишком сложной и деликатной, я аккуратно уйду от ответа. Стану говорить общие слова, ну, или рассказывать, как наши космические корабли бороздят просторы Вселенной. Но сначала всё же немного о себе…

***

Мне 41 год. Я родился в Сибири, в городе Братске. Мои родители строили Братскую ГЭС на реке Ангаре, чем я очень горжусь. После школы я поступил в Липецкий государственный технический университет на специальность «инженер-​системотехник». Это связано с программированием, автоматизированными системами управления на промышленных производствах, обработкой потоков информации — с тем, что сегодня принято называть инструментами для работы с большими данными. Правда, в студенческие годы я таких слов, как big data, не знал. Впрочем, в то время и носителями информации были ещё перфокарты, хотя уже и первые дискеты появлялись.

Его карьеру можно назвать стремительной, словно пучок разогнанных ионов. В свои сорок с небольшим Трубников успел стать академиком РАН, вице-​директором крупнейшего международного научного института, руководителем многомиллиардного проекта нового коллайдера-​ускорителя. Ну и вдобавок теперь он заместитель министра и фактически отвечает за всю научную ­политику в стране. Как так получилось?

Вряд ли в этой истории есть влиятельный покровитель или другой политический подтекст. Решающими оказались два фактора. Первый — как раз возраст. Трубников приехал в Дубну в 1996-м, защитил диплом в МГУ и устроился работать в Объ­еди­нён­ный институт ядерных исследований в 1998 году. Вспомните это время: в 90-х наука была в полном развале, учёные массово меняли профессию либо уезжали за рубеж. Как раз в 98-м грянул очередной кризис, и жизнь в исследовательских институтах стала совсем невыносимой. Остались работать в основном пожилые.

И тут появляется молодой энергичный парень, который в этих непростых, скажем так, условиях хочет заниматься физикой у себя в стране. Трубников об этом не рассказывает, но можно предположить, что в конце 90-х ему пришлось несладко. Он остался в лаборатории, в то время как его столь же энергичные ровесники пере­квалифицировались в торговцев недвижимостью или перебрались за океан. Конкуренция в те времена ­была куда ниже, чем, например, сейчас или пятьдесят лет назад.

Второй фактор — личные качества. Один из сотрудников ­ОИЯИ прокомментировал новое назначение ­Трубникова так:

— Наверное, это потому, что он умный. Нет… Правильнее сказать: умно-​смелый. Он принимает смелые решения, но так, чтобы не подвергать риску проекты и людей. Это мало кто умеет.

***

В 21 год я оказался в Объединённом институте ядерных исследований. Защитил диплом, поступил в аспирантуру в ­ОИЯИ, а потом почти двадцать лет проработал в институте. За это время несколько десятков раз, порой подолгу, бывал в заграничных команди­ровках, стажировался и участвовал в экспериментах в Германии, США, Японии, ­ЦЕРНе.

Объединённый институт ядерных исследований. ­Создан в 1950-х годах в подмосковной Дубне как международная научная организация. Сейчас членами ОИЯИ являются почти двадцать государств. В знак признания заслуг его сотрудников в синтезе трансуранов новым элементам таблицы Менделеева были присвоены имена «дубний», «мос­ковий», «флеровий», «оганесон».

Затем всё как по нотам: защитил канди­датскую диссертацию по исследованию динамики пучков заряженных частиц в ускорителях в 2005 году; в 2011-м был избран член-​корреспондентом РАН; через год защитил докторскую; в 2016 году удостоился чести быть избранным академиком.

Моя карьера развивалась не только в ключе получения научных степеней и званий, но в первую очередь в практическом направлении: в институте мне посчастливилось несколько лет быть причастным к руководству созданием уникального ускорительного комплекса — коллайдера ­NICA. Для меня это очень важный проект, он ещё не завершён — активно строится, и каждый раз, когда я бываю в Дубне, обязательно заезжаю на стройплощадку.

***

В конце декабря прошлого года мне сделали предложение, от которого трудно было отказаться. Это резкий поворот в жизни, большой вызов для меня, но и новые возможности для того, чтобы изменить что-то к лучшему в нашей науке. Я перешёл на работу в Министерство образования и науки на должность заместителя федерального министра. Мой функционал, как принято сейчас говорить, — это научная политика. Если конкретнее — координация государственной политики в области науки, техники и инноваций. Ещё в моём ведении находится департамент аттестации научных кадров, который присуждает научные степени и звания. Высшая аттестационная комиссия при Минобрнауки — это тоже мой функционал. Видите, сколько я новых, чиновничьих, слов уже выучил?

***

Мне интересна эта работа. Меня как учёного всегда волновало, что происходит с управлением наукой на государственном уровне. Долгие годы я давал советы представителям власти: входил в различные важные комитеты и комиссии, с коллегами в разных командах писал рекомендации министерству, как следовало бы развивать науку. Вот мне и сказали: хватит советовать, бери сам и делай. И решился взять ответственность и надеюсь, что смогу принести пользу. Работа в министерстве на таком посту — это колоссальный жизненный опыт по принятию важных решений, а главное, по их реализации в масштабах страны. Именно поэтому я отважился совершить такой резкий фазовый переход в жизни: из физики высоких энергий в чиновники и научную политику. Надеюсь, это всё же не навсегда.

Летняя школанаучно-​просветительский лагерь на берегу Волги неподалёку от Дубны. Независимый, междисциплинарный и очень многолюдный проект: из России и зарубежья сюда приезжают сотни школьников, студентов, молодых специалистов. Это самое крупное из независимых летних мероприятий, поэтому с недавних пор оно называется просто Летняя школа — без уточнений. Большая часть нашей редакции участвует в организации как всего лагеря, так и отдельных мастерских. В общем, «КШ» очень любит Летнюю школу и может бесконечно о ней рассказывать.

Случайность и неизбежность

[Григорий Тарасевич, главный редактор «КШ»] Вам всего сорок один год, а вы уже были вице-​директором крупнейшего в стране научного института, стали академиком РАН, заместителем министра. В чём секрет: в личных качествах, в определённой комбинации случайностей?

[Григорий Трубников] Всё просто и сложно одновременно. Мои достижения — результат целого комплекса различных обстоятельств. В первую очередь замечательные родители, которые мудро меня воспитывали и помогли получить качественное образование. Семья, корни и традиции — это великое дело! Личным примером и правильным советом, поддержкой в непростые моменты мои родители заложили во мне главное, с чем и иду по жизни. Во вторую очередь — правильная среда. Мои наставники всегда ставили верные цели и задачи. Безмерно горжусь своим научным руководителем — член-​корреспондентом РАН Игорем Николаевичем Мешковым. Он отличный учёный, да ещё и альпинист, «снежный барс» — покоритель всех высочайших вершин в СССР (кстати, мой отец тоже «снежный барс»). Сейчас ему за восемьдесят, но если нас поставить на лыжню, то на дистанции 15–20 километров классикой он меня точно обойдёт. Игорь Николаевич всегда открыто обсуждает со своими учениками любые вопросы, много работает и на личном примере показывает, как надо заниматься наукой. У него всегда есть время на учеников и на эксперименты. Он такой вечный юноша — полон энергии и смелых идей. Это очень важно.

Ну и, наверное, больше всего мне повезло, что я попал в Дубну и не остался работать за рубежом, когда ездил туда в командировки. Всё-​таки ОИЯИ не сравнить ни с каким другим научным институтом: здесь особая атмосфера, правила, культура, люди… В начале нулевых начали обсуждать создание коллайдера NICA, и мне посчастливилось оказаться в проекте. А дальше — работай ответственно, не филонь, и всё получится, всё придёт.

Счастье и профессия

[Мария Валяева, редактор детского научно-​популярного журнала Oyla] Вы ведь ещё и отец троих детей. Очень любопытно, как вы их воспитываете, какую среду для них создаёте, чтобы они выросли успешными и счастливыми?

[ГТ] Да, у меня трое детей, и они пока маленькие: восемь лет старшей дочери, сыну пять, младшей дочке полтора — успел до перехода в министерство.

Знаете, у меня нет определённых рецептов воспитания. Я всегда очень много работал, это от родителей. Из института приходил не раньше восьми-​девяти вечера, а иногда и сутками оставался — когда были эксперименты на ускорителе. Сейчас тоже задерживаюсь на работе допоздна. Но всё свободное время стараюсь проводить в общении с детьми — вожусь с ними, интересуюсь, чем они занимаются.

Если выходные не меньше двух дней, мы всей семьёй обязательно куда-​нибудь уезжаем. Кстати, у меня ещё собака есть, для нас с женой она как четвёртый ребёнок. Её тоже везде с собой берём. Большой такой золотистый ретривер. Прыгаем в машину вшестером и едем. Любимые места — Владимир, Суздаль, Селигер, стараемся каждый год там бывать с палатками. Каждое лето с друзьями выезжаем в лес на реку Медведицу в Тверской губернии — фантастические красивые уголки. Вообще, в России так много удивительных мест! Зимой ездим открывать для себя Армению, Грузию, Карпаты.

Я хочу открывать детям мир, новые возможности. Мы ходим по музеям, храмам, историческим комплексам, изучаем местную кухню и культуру;катаемся на горных лыжах и помногу ходим пешком… Да, ребята ещё маленькие, они быстро устают и наверняка мало запоминают, но я уверен, что всё это откладывается где-​то в подсознании. И когда они будут взрослыми, важные воспоминания обязательно всплывут.

То есть, получается, я занимаюсь стратегическим развитием дочерей и сына — показываю пример, наполняю их головы знаниями и информацией об окружающем мире, его истории и культуре, а жена с бабушками и дедушками выстраивает для всего этого фундамент — учит их писать, читать, запоминать. Это одинаково важные составляющие. Получается целый воспитательный комплекс. Не знаю, насколько он эффективный, но надеюсь, что мои дети вырастут хорошими людьми.

[Мария Валяева] Вы хотите, чтобы они стали учёными?

[ГТ] Я хочу, чтобы они были счастливы. А профессия — это дополнение к общей картине счастья. Вообще, это вопрос для целой лекции. Он ведь даже не о детях, а о том, каким станет мир. Новые горизонты, огромные потоки информации, профессии, о которых мы раньше не подозревали…

Знаете, став заместителем министра, я столько всего узнал о науке и образовании в нашей стране! О некоторых вещах я даже не догадывался, пока работал в своей достаточно узкой области. Вот недавний пример: был я в питерском Политехе, так мне чуть голову не снесло от того, что там вытворяют студенты. Они сами проектируют и создают электромобили. Есть несколько студенческих команд, которые соревнуются между собой — стремятся сделать машину быстрее и качественнее, чем конкуренты. Причём учащиеся самостоятельно привлекают ресурсы: подают заявки на гранты, договариваются с фирмами, то есть сами ходят на переговоры с BMW или кем-​то ещё. Если команда обращается за помощью к преподавателям, то есть привлекает административный ресурс, она сразу же дисквалифицируется.

Так вот, при столь динамичном развитии подходов к обучению я уже не уверен, что профессия ­учёного будет существовать лет через десять, когда мои дети повзрослеют и будут определяться с дальнейшими планами на жизнь, выбирать работу. Ведь то, что прививают учащимся того же Политеха, намного шире, чем компетенции учёного.

Не возьмусь делать обстоятельный прогноз, какие профессии останутся, а какие исчезнут, но убеждён, что на первый план выйдут междисциплинарные специальности. Успешный человек помимо основных профессио­нальных навыков должен будет хорошо коммунициро­вать с коллегами, партнёрами — со всеми вокруг. Управление эмоциями и умение общаться — важный тренд и уже необходимость для успешного развития.

Реформы и революции

[Кирилл, учёный-​психолог] Иногда складывается впечатление, что все реформы в сфере образования и науки направлены на сокращение расходов. Не уверен, что это так, хочу разобраться. Расскажите, пожалуйста, какова истинная цель реформ?

[ГТ] Не буду спорить с утверждением. Цифры — упрямая штука, и статистика показывает, что расходы на фунда­ментальную науку действительно сокращаются. Это происходит с 2015 года.

Лично я категорически не согласен с уменьшением финансирования ни фундаментальной, ни прикладной науки. И на своём нынешнем посту буду делать всё, чтобы пошёл обратный процесс. Это даже обсуждать не стоит — это надо делать.

Но нужно понимать, что нельзя просто взять и увеличить в два раза расходы на науку. Удвоив расходы, мы не получим такой же отдачи. Это сложный и продолжительный процесс. Как ни горько признавать, в России много институтов и лабораторий занимаются не перспективными проектами, а тем, что они делали ещё лет 30–50 назад, то есть тем, что умеют. Но государство не может поддерживать каждого исследователя, оно должно расставлять приоритеты.

Вот сейчас в качестве перспективных направлений утверждены: биотехнологии, технологии ­машинного обучения, обработки больших данных, робототехника и искусственный интеллект; развитие экологически чистой и ре­сур­со­сбе­ре­га­ю­щей энергетики; противодействие терроризму, био- и техногенным катастрофам, киберпреступлениям; современные транспортные и телекоммуникационные системы не только по стране, но и в масштабах Мирового океана и космоса; гуманитарные науки: поддержка институтов, занятых образованием и просвещением общества. Плюс фундаментальная наука как важнейший источник новых знаний для человечества — это отдельное направление c собственной логикой развития.

Если исследовательский коллектив занимается чем‑то вне этих направлений, ему нужно перестраиваться, переучиваться, доказывать экспертам важность своих изысканий.

Поверьте мне, в США, в Китае всё гораздо жёстче в плане сокращения научных организаций и сотрудников. Если бы у нас было так, научное сообщество давно ус­троило бы революцию.

[Виталий Погорелов, учёный секретарь Института физики Земли РАН] Прошло четыре года c начала реформирования Российской академии наук, появления Федерального агентства научных организаций (ФАНО), в ведение которого передали всё имущество РАН. Как вы оцениваете изменения, произошедшие за это время?

[ГТ] То, что многие называют реформой РАН 2013 года, было попыткой качественно изменить процессы в самой науке и структуру её управления. На мой взгляд, многое из того, что задумывалось, не получилось и не сделано. Ну а по факту эти четыре года просто потеряны. И всё из-​за того, что обе стороны — академия и ­ФАНО — долго выясняли отношения и искали виноватого, вместо того чтобы договориться и делать общее дело.

Перестройка, конечно, была необходима. Мир сейчас исключительно динамичен, меняется каждую минуту. И если академия наук хотела быть как церковь — незыблемой и неизменной, — это неправильно.

Я сам представитель академии и знаю, что говорю. Мне кажется, эту точку зрения разделяет большая часть членов РАН. Нужно было самостоятельно реорганизовываться, развиваться ещё в начале нулевых. Я не имею в виду резкие перемены, я против революции. От неё много пены, а пена выносит лишь лёгкие фракции, многое оказывается ложным. Лучше идти по пути эволюции. По-​моему, сейчас уже все понимают, что нужно делать. В первую очередь это понимает академия.

Красота и геология

[Диана, студентка биологического факультета Томского государственного университета] Перед выступлением вы гуляли по Летней школе, зашли на некоторые мастерские, увидели проекты, которые выполняют наши студенты. Что вас заинтересовало?

[ГТ] Я, к сожалению, успел побывать всего в двух мастерских. В первой меня встретили очень вежливо, но участники были заняты, и когда я начал приставать к ним с вопросами вроде «А что вы тут делаете?», в глазах ребят прочёл: «Не отвлекай, пожалуйста. Не до тебя».

А вот в лаборатории «Красивая наука» я задержался дольше. На меня колоссальное впечатление произвёл шлиф гранита в поляризованном свете. Это так похоже на картины Врубеля! В детстве, классе в четвёртом, я собирал камни и хотел стать минералогом, зачитывался книгой Ферсмана. Меня родители даже водили на геологический факультет МГУ и показывали бесподобную коллекцию камней, которая хранится в Главном здании университета. Так что, если бы не физика, наверное, я занялся бы геологией. Очень красивая наука.

Стипендии и гранты

[Елена, учёный-​палеогеограф] Сейчас учёные вынуждены сидеть с кипой бумаг вместо того, чтобы писать статьи в Science. Не считаете ли вы, что отчитываться нужно в первую очередь научными результатами, а не формальными таблицами?

[ГТ] Согласен абсолютно! Минимизировать нужно не только отчётность, но и заявительную часть. Специалисту достаточно полутора-​двух страниц, чтобы понять, хорошая работа или нет. То же самое с заявками на финансирование: и на двух страницах можно объяснить, почему твою тему, будь то изучение мха или моделирование Большого взрыва, нужно поддержать. Заставлять учёного составлять гигантские документы, я считаю, глупость полная. И мы будем от этого уходить. Уже начали.

[Дарья, аспирант-​биотехнолог] Я занимаюсь биотехнологиями пищевых веществ и продуктов. Моё направление не считается приоритетным для страны, поэтому количество грантов ограниченно. В итоге мой доход — семь тысяч стипендии. На эти деньги сложно жить и заниматься наукой. Нет ли у государства планов по повышению аспирантской стипендии?

[ГТ] Стипендиями я не занимаюсь, поэтому, как и обещал, буду отвечать общими словами. Министерство устанавливает только часть стипендии, остальное начисляют вуз и ректор. Есть немало продвинутых вузов, где студенты и аспиранты таких вопросов не задают, потому что получают хорошие деньги. Причём касается это не только юристов, экономистов, но и инженеров, биологов, медиков, физиков.

Вообще, сейчас есть уйма инструментов финансовой поддержки молодых специалистов: 600 грантов Российского научного фонда для постдоков — тех, кто получил степень PhD во время стажировки за рубежом, — чтобы привлечь их обратно в Россию и дать возможность заниматься любимым делом.

Российский фонд фундаментальных исследований каждый год «распаковывает» порядка 11 миллиардов рублей на гранты молодым учёным. Есть проект по поддержке вузов «5–100», по которому около 20 вузов получают огромные деньги на развитие своих научных тематик и лабораторий.

И я в корне не согласен с утверждением, что биотехнологии не в приоритете. В декабре прошлого года президент утвердил стратегию научно-​технологического развития страны, в которой значатся семь ключевых направлений. Пара из них конкретно по вашей части: агро-, биотехнологии здоровой пищи и биотехнологии в области персонифицированной медицины.

Несколько месяцев назад Минобрнауки и ­Минсельхоз запустили программу по развитию ­биотехнологий и качества продуктов питания. Это касается создания и развития собственного фонда кур, яиц, сахарной свёклы, картофеля и так далее. Цель программы — сделать страну абсолютно независимой и самодостаточной. Это одна из главных задач, на решение которой государство решительно готово тратить очень приличные деньги.

Плагиат и цифры

[Иван Харитонов, аспирант химического факультета МГУ] Мне порой кажется, что государство отказалось от борьбы c плагиатом в диссертациях. А недавно появилась научная специальность «теология», которая никакого отношения к науке не имеет. Что вы как замминистра думаете по этому поводу?

[ГТ] Извините, но я с вами не во всём согласен. Повторюсь, цифры — вещь упрямая. Беда была в 2012–2013 годах, когда буквально за год защиту проходило ­около 25 тысяч диссертаций. Качество многих из них под большим вопросом, ведь до сих пор большая часть резонансных диссертационных дел именно с того периода. Сейчас в год защищается около 12–13 тысяч работ, что, конечно, говорит о более внимательном отношении и проверке их на научную корректность. Да и вообще о репутации учёных степеней.

Больше всего поводов для претензий находили в ­таких областях, как педагогика, экономика, право, ­медицина. Количество диссертационных советов за счёт сокраще­ния бесполезных и нечистоплотных теперь уменьшилось почти в два раза. И всё это благодаря ­совместной работе профильного департамента министерства, Совета по науке при Министерстве образования и науки, «Диссернета» и Высшей аттестационной комиссии.

Я как замминистра довольно часто общаюсь с коллегами из различных сообществ активистов, борющихся за ценность и авторитет диссертационных работ. Мы последовательно ужесточаем нормы защиты кандидатских и докторских работ, а также требования к диссертационным советам. Недавно я подписал приказ, запрещающий входить в диссертационный совет человеку, который в течение последних пяти лет был связан ­хотя бы с одной недобросовестной работой. Ещё мы изменили правило, по которому претензионная диссертация будет возвращаться на пересмотр в другой независимый диссовет, а не в тот, в котором защищалась. И много чего ещё.

Но если честно, гораздо больше меня волнует ­другое. Вот вы говорите про теологию, наука это или нет — спорный вопрос. Но есть много наук, которыми мы реально занимаемся, однако де-​юре они не оформлены. Взять, например, урбанистику или менеджмент — мы уже лет 10–15 выпускаем специалистов по этим дисциплинам, даём дипломы, а отраслей науки таких нет. Во всём мире это науки, а мы всё ещё живём в 1980-х. Я уже молчу про специальности, находящиеся на стыке нескольких наук: нейронные сети, когнитивные науки, ядерная и радиационная медицина и многое другое. С одной стороны, мы должны быть консервативными с точки зрения удержания планки качества, а с другой — прогрессивными и давать возможность расти карьерно и в научном плане людям у себя в стране, защищаться здесь по современным специальностям, а не уезжать и оставаться за рубежом.

Цели и мечты

[Юлия, студентка факультета государственного управле­ния МГИМО] Из моего вуза выходят специалисты, которые умеют грамотно управлять государством, но вакансий для них нет. Какой смысл в таких факультетах? Будет ли когда-​то налажена продуктивная связь между университетами и работодателями?

[ГТ] Классный вопрос! Я общался по этому поводу со своими товарищами из ­МГИМО и ­ИМЭМО, и мы сошлись на том, что во всех ведущих вузах нужно создавать базовые кафедры — учебно-​практические представительства различных организаций, которые могут выступать как работодатели. Как устроены базовые кафедры?

Объясню на личном примере. Когда я был студентом четвёртого курса Липецкого технического университета, я приехал в Дубну и поступил на базовую кафедру физики элементарных частиц ­НИИЯФ МГУ при ­ОИЯИ, которая функционирует в учебно-​научном центре института. Фактически меня взяли на работу на 0,1 ставки на позицию стажёра-​исследователя. Мне дали право работать, заниматься непосредственно наукой, дали табельный номер, на который переводили зарплату и премии, если я хорошо справлялся с задачами. То есть у меня до обеда каждый день были лекции и ­семинары по специальности, а после занятий я шёл в экспериментальный корпус по соседству — на работу. Мои курсовые и диплом были связаны с реальным оборудованием и процессом. Я одновременно учился и занимался исследованиями. После защиты диплома мне не нужно было тратить 2–3 года, чтобы понять, что такое ускоритель и что с ним делать. Именно так можно стать готовым квалифицированным специалистом.

Сейчас базовые кафедры есть, но к сожалению их мало, в основном они только по техническим и естественно-​научным специальностям, и то не везде. А вот должны быть в том числе на факультетах, где учат дипломатов, политиков, управленцев — им ведь тоже нужны практика и опыт. Моя цель — продвигать эту идею.

[Григорий Тарасевич] Что бы вы пожелали себе, российской науке, стране на ближайшие 10–20 лет?

[Григорий Трубников] Я не Мартин Лютер Кинг, но начну свой ответ словами: I have a dream. Мне очень хотелось бы, чтобы все мы были здоровы, счастливы и жили в мире друг с другом. И, конечно, я надеюсь, что очень важный для меня проект — коллайдер ­NICA — скоро заработает и на нём получат те результаты, ради которых он строился. Совершенно конкретная такая моя мечта. Ну а российской науке я желаю обрести былое мировое величие и ставить большие задачи, которые будут реализовываться на нашей земле; желаю ей быть востребованной и почитаемой в родном Отечестве.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Опубликовано в журнале «Кот Шрёдингера» №11-12 (37-38) за ноябрь-декабрь 2017 г.

Подписаться на «Кота Шрёдингера»