Прогулка первая    

«Великому учёному и веру могли простить»

Учёный: Геннадий Ососков — доктор физико-математических наук, выпускник МГУ им. М. В. Ломоносова, главный научный сотрудник лаборатории информационных технологий ОИЯИ, автор около двух сотен научных публикаций и… известный в Дубне поэт. В институт пришёл больше пятидесяти лет назад. С тех пор работает в одной и той же лаборатории, которая за это время сменила несколько названий и руководителей. Его первым начальником и наставником был знаменитый советский физик Михаил Мещеряков. Всю жизнь Ососков помимо физики и математики занимался общественной деятельностью — был одним из организаторов знаменитых концертов бардов в Дубне.

Журналист: Анастасия Бикяшева

Фотограф: Егор Ступин

Встречаемся на пересечении улиц Векслера и Ленинградской. Идём прямо до улицы Флёрова, потом налево, к памятнику Михаилу Мещерякову(1) — основателю и первому директору Института ядерных проблем в Дубне.

— Эти четырёхэтажки построили болгары после открытия ОИЯИ в 1956 году. Институт учредили ­сразу одиннадцать государств, и для участия в нём нужно было платить взносы. Не у всех стран на это были деньги — они помогали строительством. Помню, как ­росли эти дома, буквально на глазах. Хорошие получи­лись, — Геннадий Ососков с ностальгией глядит на низенькие многоквартирники. На торцах некоторых растянуты плакаты: «Науко­град Дубна приветствует вас!», «60 лет наукограду Дубна».

— А вон в том доме, что повыше — башню видите? — показывает учёный, — там я живу. Раньше мы с женой принимали целые делегации учёных. Они жили у нас семьями, в том числе иностранцы.

— И знаменитости среди них были?

— Конечно, раньше в Дубне было много и научных звёзд, и артистов. Сейчас многие повымерли.

^{2 — На аллее, ведущей к набережной Волги}

Постояв у памятника Михаилу Мещерякову, идём по аллее(2) к набережной Волги.

— Мещеряков фактически построил Дубну, больше него для города никто не сделал! — Ососков кивает на мощного мужчину со строгим взглядом, отлитого из бронзы и восседающего на такой же бронзовой лавочке. — Обидно, что в его честь названа только ­половина улицы: одна половина Мещерякова, другая — Инженерная.

— Вы с ним работали?

— Он мой бывший начальник, авторитарный был. В ту пору, когда он был директором Института ядерных проблем, все в городе его слушались. Если он собирался в кинотеатр и опаздывал, без него просмотр не начинали. Он был человеком потрясающей эрудиции, цитировал каких-то мудрецов — с ним было жутко инте­ресно. Но кто-то на него составил бумагу: мол, «не годится в директора». Его сместили и сделали начальником группы. Через какое-­то время, так как Мещеряков имел огромный организаторский опыт, его назначили директором только что созданной лаборатории автоматизации и вычислительной техники в структуре ­ОИЯИ. Я как раз пришёл туда работать.

— Вы, наверное, тоже с его строгостью не раз сталкивались?

— Коне-е-ечно! Как-то раз он отправил меня как знающего немецкий в Германию, чтобы купить там американскую вычислительную машину и научиться на ней работать. После обучения мне выдали сертификат на английском, где было написано: «Ososkov learned to operate a machine». Я английский тогда знал плохо, а наши дубнинские умельцы перевели это как: «Ососков научился управлять автомобилем». Как Мещеряков кричал! — смеётся Геннадий. — Грозил мне пальцем: «Я тебя зачем туда отправлял?!» Тогда я вы­учил английский и потом часто помогал коллегам с переводами.

— И правда жёсткий начальник. Удивительно, что вы о нём с такой нежностью и уважением отзываетесь.

— Этот человек очень круто менял мою жизнь. И всегда в позитивном смысле. Однажды он вызвал меня и говорит: «Мы решили делать автомат для считывания информации с плёнок, с экспериментальных данных. В ЦЕРНе такой уже есть, вы должны поехать и научиться». Я тогда растерялся: «Как же так, я никогда в жизни этим не занимался!» Ответ Мещерякова был прост: «Вот и займётесь». В итоге до сих пор над этим работаю. И счастлив.

— А по-дружески вы общались или только как подчинённый с начальником?

— Мы дружили, и наши жёны дружили. Он жил в коттедже недалеко от меня, часто нас с супругой в гости приглашал. Он же фантастической судьбы человек! Единственный советский физик, который присутствовал в 1946 году на атолле Бикини, когда американцы испытывали атомную бомбу. Всем учёным-наблюдателям подарили проектор и ленту, на которую был снят взрыв. Он нам этот фильм у себя дома показывал.

Гуляем по набережной Волги.

— Воднолыжный спорт у нас и сейчас популярен. Хорошо! — Ососков щурится от бликующего на воде солнца.

— А как давно дубнинцы начали им увлекаться? Мне казалось, это относительно новое развлечение.

— О, у нас здесь моду на водные лыжи ввёл ­знаменитый Бруно Понтекорво — прекрасный советский физик италь­янского происхождения. Есть забавная история, с ним связанная. В 1964 году в городе проходила первая международная конференция, куда приехало много иностранных учёных, в том числе коллеги Бруно Максимовича, как его тут звали. И вот он захотел показать всем, какой он крутой. Встал на водные лыжи, а катер так сильно дёрнул, что у Бруно позвоночник повредился. От страшной боли он потерял сознание и начал тонуть. Но потом очнулся, стал барахтаться. Над ним смеются: «Лихой Понтекорво, вот и показал класс!» А мы с женой тогда недалеко на лодке катались. Инна увидала испуганное лицо Бруно, прыгнула в чём была в Волгу и вытащила его. Потом они очень подружились, жена хорошо знала итальянский. Тут недалеко есть памятник ему и Венедикту Джелепову — двинемся туда.

Проходим мимо памятника Владимиру Высоцкому(3) и дома культуры «Мир»(4) . Поворачиваем направо, к памятнику Бруно Понтекорво и Венедикту Джелепову.

— В молодости я был председателем совета этого ДК. Мы следили, чтобы деньги, выделенные ОИЯИ на культуру, расходовались правильно. Я пел тут в академическом хоре. Мы постоянно ездили в Москву на концерты, и к нам с гастролями часто приезжали.

— Какие гастролёры вам больше всего запомнились?

— Однажды была у нас на экскурсии в институте актриса Галина Волчек. Мы тогда установили на ЭВМ программу «Элиза», это был один из первых экспериментов с псевдоинтеллектом. Программа слушала человека и потом — у неё была большая база данных — отвечала вопросом на вопрос, как в Одессе. Волчек стала задавать вопросы, «Элиза» ей отвечала и очень быстро втянула в разговор о себе. Актриса была убеждена, что с ней человек говорит.

— Ничего себе!

— Ага, у нас вообще была необычайно активная социальная жизнь до перестройки. Мы собирались лабораторией по любым поводам. Делали театральные постановки на злобу дня. Я писал для них стихи.

— А песни не писали? У вас же тут всегда очень любили бардов, да и барды Дубну обожали.

— Их много бывало, это правда. Высоцкий ­несколько раз к нам приезжал. Он тогда ещё не был особо известным. Пел в основном блатные песни. Я всех приезжавших бардов записывал на магнитофон, возил потом в Швейцарию, в ЦЕРН — западных коллег просвещал. Визбор бывал неоднократно, хорошие песни пел Евгений Клячкин.

Подходим к памятнику Понтекорво и Джеле­пову(5).

— Мне очень нравится эта композиция: учёные здесь похожи на себя, — довольно улыбается наш провод­ник. — Кстати, с Бруно последний раз я встречался в Риме, когда он ездил навестить родных. К тому времени он уже был болен Паркинсоном.

— Понтекорво, судя по всему, перемещался только на велосипеде? Не зря ведь он даже в бронзе с ним запечатлён.

— Конечно! Весь город был на велосипедах. До последнего времени я тоже ездил на нём, сейчас ноги болят.

Шагаем по улицам Мира и Академика Балдина. Добираемся до храма Похвалы Пресвятой Богородицы(6) на берегу реки Дубны. Начинается дождь. Геннадий Ососков предлагает спрятаться под сводами храма — бежим к укрытию(7).

— После революции на месте этой церкви, точнее, прямо в её здании была ремонтная база МТС (машинно-­тракторная станция. — «КШ»). И чтобы тракторы с комбайнами могли сюда заезжать, в стене сделали большой проём. Потом тут была столовая пионерлагеря и что-то ещё. Не было даже рам в окнах.

— Когда её реконструировали?

— В конце 1980-х возникла у правительства мысль церковь реставрировать. Я участвовал в той комиссии, предлагал устроить концертно-выставочный зал, — рассказывает Геннадий. — Провели референдум, и народ Дубны проголосовал, чтобы здесь была нормальная церковь. Но если бы тогдашний директор ОИЯИ акаде­мик Николай Боголюбов не дал своё благословение, её бы не было. Это тот самый, которому стоит памятник у Дома учёных. А на фасаде церкви есть табличка с благодарностью Боголюбову.

— Дал благословение?

— Он верующим был всю жизнь. Деньги от государства были мизерные — только стены восстановить. Институт дал очень много на внутреннее убранство. Люди принесли невероятное количество спрятанных по домам икон, хватило с лихвой.

— У вас в ОИЯИ много верующих было?

— Нет. Это было запрещено. Все были партийные. Только Боголюбов плевать на всё хотел. Но такому великому учёному даже в советские годы веру могли простить.

Прогулка вторая

«Работа физиков — думать. Так что трудиться можно и в буфете»

Учёный: Борис Гикал — доктор технических наук, выпускник МИФИ, начальник отдела ускорительных установок лаборатории ядерных реакций ­ОИЯИ — той самой, в которой было синтезировано одиннадцать новых элементов таблицы Менделеева. Гикал, учёный и инженер в одном лице, работает над усовершенствованием ускорителей. Один из главных проектов, в котором он принимает участие, — это строительство фабрики сверхтяжёлых элементов. Благодаря ей физики смогут не только получать новые элементы, но и изучать их свойства. Сейчас под руководством Гикала идёт сборка основной установки — циклотрона ДЦ-280.

Журналист: Александр Аминников

Фотограф: Таисия Щелканова

Встречаемся недалеко от Музея ОИЯИ и направляемся вниз по улице Флёрова — к памятнику Георгию Флёрову(1).

— Ещё в школьном возрасте я узнал о таком понятии, как единица активности академика Флёрова. — Борис Гикал стоит у памятника знаменитому учёному и сооснователю ОИЯИ и хмурит брови, почти такие же широкие и густые, как и у бронзовой фигуры.

— Звучит интригующе, поясните.

— Смотрите, есть один «флёр» — единица ­активности научного сотрудника. То есть Флёров принимался ­равным единичке, а другие современные ему учёные были, как правило, меньше единички, то есть меньше одного «флёра». Георгий Николаевич был уникальный человек, он столько всего умел и любил! Великолепно плавал, ездил на лошади, участвовал в экспедициях по поиску новых минералов. Для вычисления «флёра» не существует формулы — это чисто экспертная оценка, и она, безусловно, шуточная. Такой вот плод профессионального юмора физиков.

— Забавно, очень. Тогда скажите, какова ваша научная активность в «флёрах»?

— Ну, с Флёровым вообще тяжело тягаться. Но моей активности хватает, чтобы на равных конкурировать с молодыми и продвинутыми учёными.

Спускаемся к набережной(2) Волги. Учёный шагает, заложив руки за спину и опустив глаза, — вспоминает, как оказался в ОИЯИ.

— У меня папа был школьным учителем физики. И у нас в семье все очень любили журнал «Квант». ­Однажды, когда я был ещё совсем юным, мне попалась статья про Флёрова. В ней учёный рассказывал о своей лабо­ратории, о новом направлении — физике ускорителей, о сверхтяжёлых элементах. Не могу сказать, что именно эта статья определила мой дальнейший путь, но тогда я влюбился в Дубну. Этот наукоград был центром передовых исследований, он был мечтой. А потом я попал в этот город на практику — в лабораторию ядерных реакций ОИЯИ, которую как раз возглавлял Флёров.

— И встретились с ним лично. Как это было?

— Когда я с ним познакомился, то сразу вспомнил, что как-то давно читал про него статью. Он был прекрасным учителем, и не только в профессиональной сфере — делился с нами, своими студентами и коллегами, правильным отношением к жизни и к главному делу жизни. Часто проводил у себя в кабинете рабочие совещания, которые по сути были семинарами.

Проходим мимо памятника Дмитрию Менделееву. На постаменте выгравировано его высказывание: «Вся гордость учителя — в учениках, в росте посеянных им семян».

— Флёров любил поручать серьёзные задачи ­молодым. Он нам доверял и спрашивал по всей строгости, как с профессионалов. И, конечно, был авантюристом. Каж­дому помогал поверить в свои силы — любил повторять: «Ребята, вы уже не студенты, вы инженеры!»

 

Идём по набережной(3). По Волге ползёт экскурсионный теплоход, на некотором отдалении от него снуют маленькие яхты, сверкая белоснежными парусами.

— Парусный спорт у местных физиков в крови, — смеётся Борис Гикал.

— У вас тоже?

— В яхт-клубе я с 1976 года. В тот момент у нас было мало лодок — мы с коллегами строили их сами. Сейчас уже таких самоделок, конечно, нет.

Слева красивое здание — это бассейн «Архимед». Дубнинцы им гордятся: долгое время здесь тренировалась сборная СССР по плаванию.

— «Архимеду» в этом году 45 стукнуло, его постоянно понемногу ремонтируют. Моя супруга(4) со дня открытия бассейна там плаванием занимается. Ей вот уже 57 будет, а она на соревнования ездит со своим спортивным клубом.

— Что за спортклуб?

— «105-й элемент» называется. Они молодцы: по Европе ездят, награды получают, наш наукоград представляют. Это я имя клубу предложил — в честь открытого в ОИЯИ элемента дубния.

Сворачиваем на улицу Сахарова и идём к парку семейного отдыха(5). Дальше — к дому культуры «Мир».

— Тут мы концерты бардов проводили. Высоцкий приезжал, у него даже есть песня про наш институт — «Марш физиков»:

Пусть не поймаешь нейтрино за бороду 
И не посадишь в пробирку, — 
Было бы здорово, чтоб Понтекорво 
Взял его крепче за шкирку!

Выходим на улицу Понтекорво, на которой живёт наш провожатый, сворачиваем с неё и идём вдоль железнодорожных путей к месту его работы — лаборатории ядерных реакций(6).

— По этим вот буеракам каждый день и хожу, — улыбается Борис и будто принюхивается. — Чувствуете, как соблазнительно пахнет булочками?

— Да-а-а. А я уж думал, что померещилось. Не отвлекают от работы эти ароматы?

— Физиков ничто не может отвлечь от физики, главная работа у нас — думать. Так что трудиться можно и в буфете. Мы с коллегами порой там важные вопросы обсуждаем — и решаем. В общем, надо признать, что расписание у нас достаточно свободное. Физика — это творчество, а оно живёт вне графика.

— Вам не приходилось работать строго по расписанию, выдавать результат к назначенному сроку?

— Такое бывало, конечно. Помню, в 1980-х нам поставили задачу разобрать лучший в мире ускоритель У‑400 и сделать на его основе другой, ещё более совершенный — чётко в срок. Это было смелое решение.

— Миссия была невыполнима?

— Она казалась невыполнимой, даже невозможной. Но мы справились.

Прогулка третья

«Физикам не надо быть слишком умными»

Учёный: Юрий Пенионжкевич — доктор физико-математических наук, выпускник физического факультета Воронежского государственного университета. В физику пришёл против воли отца, который был директором НИИ птицеводства и хотел, чтобы сын стал биологом. На четвёртом курсе Юрий отправился на практику в Дубну и остался жить в наукограде. Начинал в ОИЯИ простым лаборантом и через двадцать лет стал заместителем директора лаборатории ядерных реакций, которую тогда возглавлял Георгий Флёров. Сейчас руководит научным сектором этой же лаборатории.

Журналист: Елена Заглядкина

Фотограф: Юлия Гайсина

Встречаемся на улице Блохинцева — этот учёный инициировал создание ОИЯИ и был его первым директором. Идём в сторону дома культуры «Мир».

— В начале 1960-х, когда ОИЯИ руководил Дмитрий Иванович Блохинцев, в Дубне снимали фильм «Девять дней одного года». Конечно, романтика полная. Но он в то время многих вдохновлял. Я сам был впечатлён. Потом приехал сюда на практику. И город, только усилил мою любовь к ядерной физике. Все здесь были увлечены наукой! И я в том числе.

— А сейчас что-то поменялось — в вас, в городе?

— Скорее во мне… устал я. Ночами плохо сплю, голова всё время занята. Говорят, будто физикам ночью таблица Менделеева снится. Так и есть.

Перед нами возникает праздничный фасад дома культуры. Присаживаемся на лавочку(1).

— Сейчас бы с удовольствием пошёл куда-нибудь в эс­траду, — улыбается Юрий и смотрит на ДК. — Играл бы на аккордеоне, я ведь умею.

— Наверное, вы выступали тут в советское время?

— Естественно! Здесь проводились вечера самодеятельности. Все лаборатории института участвовали: пели, стихи сочиняли. Популярные советские музыканты приезжали — ну, Высоцкий, пожалуй, самый частый наш гость был. После выступления его приводили к кому-нибудь домой, там он напивался, песни орал, а мы с ним. Здесь был островок свободы. Здесь и в Новосибирске. Тогда же в Союзе всё запрещено было. А здесь можно.

Встаём и идём дальше, на улицу Строителей. Направляемся к Дому международных совещаний ОИЯИ.

— Все местные физики какие-­то бесшабашные были в хорошем смысле. Зарабатывали мало, на работе оставались долго — не могли по домам разойтись. В 1970-х, когда лаборатории ядерных реакций было всего лет пятнадцать, в ней уже было сделано удивительное количество важных открытий: найдены новые виды радиоактивности, новые элементы, новые вещества. Мы всё время что-нибудь да открывали. А чем это кончалось? Какую-то премию получали — и всё. Я один из первых в физике получил премию Ленинского комсомола.

— И какие были ощущения?

— Пошёл забрать деньги. Маленькие деньги. Выдали трёшками и пятёрками — такие грязные, рваные бумажки. Думаю, это были комсомольские взносы. Собрал коллег, и мы пошли отмечать на канал имени Москвы. Скоро покажу, где мы обычно собирались.

По проспекту Боголюбова(2) доходим до железнодорожной станции «Большая Волга», пересе­каем пути и выходим к набережной канала имени Москвы.

— Вот это место. Канал ещё называют Московским морем. Тут мы всей лабораторией шашлыки делали, в футбол играли, в карты. Очень много играли, прям ужас.

— Как забавно: мне советские физики всегда суровыми представлялись, запредельно умными.

— Ха! Физикам нельзя быть слишком умными: такие в одной берлоге не уживаются. Работа коллективная, и если будет несколько гениев, обязательно случится какой-нибудь скандал. Нужно, чтобы был один лидер, генератор идей. Остальные должны быть исполнителями, но сообразительными.

Подходим к гигантскому памятнику Ленину(3) — это второй по величине монумент, изображающий лидера Октябрьской революции и вождя пролетариата (первый находится в Волгограде).

— И кто был вашим лидером?

— Георгий Флёров, конечно. С одной стороны, он был очень компанейским и весёлым человеком: звонил по вечерам молодым коллегам, собирал всех у себя дома, отдыхал с нами. С другой — был человеком авторитарным: не переносил, кода кто-то со своими идеями выступал, пытался свою линию гнуть. Из-за этого в 1970-е многие ушли из лаборатории. Флёров под себя создавал команду. Если ты с ним не ужился, лучше было сразу уйти.

— Зато лаборатория блистала достижениями.

— Это правда.

— Да и сейчас лаборатория ядерных реакций — один из лидеров в области синтеза сверхтяжёлых элементов. У неё славное прошлое и настоящее, а что вы о будущем думаете?

— Наука непредсказуема. Всякое может произойти. Может, лет через сто удастся получить целый килограмм флеровия, 114-го элемента, который у нас был открыт. Тогда сможем создать вечную атомную станцию.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Опубликовано в журнале «Кот Шрёдингера» №10 (24) за октябрь 2016 г.

_{Подписаться на «Кота Шрёдингера»}